– Да, похоже на то, – бормочу я и открываю ящик стола.

Он набит бумагами. Судя по официальным «шапкам» на них, это какие-то счета, важные документы в свое время, однако для меня не имеющие никакого значения. Но я все равно достаю их.

По идее, нам нужно уходить. Но я поворачиваюсь к шкафу и тяну на себя его двери. Они поддаются тяжелее, чем ящик – наверное, их зажало, когда шкаф покосился, – и мне приходится дернуть как следует, чтобы они открылись.

За ними валяется в беспорядке поврежденная сыростью и упавшая с вешалок одежда, вся в пятнах от воды и времени.

– Ты думаешь, она прячется внутри? – спрашивает Роберт.

Я не знаю, шутит он или нет. Начинаю выдвигать ящики один за другим, быстро шарю среди грубого шерстяного и тонкого нижнего белья из некрасивой синтетической ткани, в поисках сама не знаю чего…

А потом внезапно чувствую кончиками пальцев бумаги.

Я вытаскиваю их наружу – и слышу звук, напоминающий шуршание старых документов, когда их перебирают руками. Однако он продолжается, становится громче и явно идет откуда-то со стороны. Я оборачиваюсь, ошарашенная, и вижу, как Роберт поднимает свою рацию. Шум доносится оттуда. Он похож на обычные помехи, но все-таки отличается от них. То усиливается, то затихает, меняя тональность, пока не становится чище и резче… Мне даже кажется, что я могу различить в нем произносимые скороговоркой, искаженные слова. Но тут шум превращается в некое подобие истошного крика, и это происходит так внезапно, что я вздрагиваю от испуга, а Роберт роняет рацию.

Она падает на пол, а потом наступает тишина.

Мы оба замираем, словно замороженные, и таращимся на выглядящую абсолютно безобидно черно-желтую коробочку, лежащую на осколках стекла между нами.

Когда она оживает снова, я инстинктивно хочу закрыть уши руками – но слышу глухой и взволнованный голос Эмми, вызывающий нас.

– Что, черт побери, это было? – спрашивает она.

Роберт тянется за рацией и нажимает тангенту. Его пальцы немного дрожат.

– Ваша работа?

– Нет, – отвечает она так быстро, что он едва успевает перейти на прием. – Мы думали, это вы.

Роберт смотрит на меня. Его глаза черными дырами выделяются на бледном лице. Я лишь качаю головой.

– Понятия не имею, – говорю. – Откуда мне знать…

Роберт подносит рацию к губам.

– Мы возвращаемся, – сообщает он просто.

Мы торопливо, забыв всякую осторожность, спускаемся вниз по лестнице – даже быстрее, чем следовало бы; мое сердце неистово бьется в груди, как птица в клетке, а единственное желание сводится к тому, чтобы как можно скорее оказаться за толстыми кирпичными стенами церкви вместе с остальными. Я по-прежнему держу под мышкой найденные бумаги; Роберт на ходу подхватывает рюкзак с продуктами. Мы выходим из дома, а потом в резвом темпе направляемся вниз по улице.

Нас обступает темнота; небо меняет цвет с синего на индиго с легким бархатистым оттенком. Над нашими головами уже блестят первые звезды – посланцы из другого мира. А мы поднимаемся к церкви – как можно быстрее, но по-прежнему не переходя на бег. Я прижимаю бумаги к груди, словно они там будут в большей безопасности. Чувствую, как холод кусает мои щеки. В висках стучит кровь.

Потом я резко останавливаюсь. Роберт успевает сделать несколько шагов по заросшей дороге, прежде чем замечает, что меня больше нет рядом с ним.

– Алис? – говорит он голосом чуть ли не на октаву выше, чем обычно, ужасно напомнив этим Макса.

– Ты слышал? – спрашиваю я его.

Роберт оглядывается, затем качает головой.

– Слышал что? – спрашивает он.

Я обвожу взглядом соседние дома. С завалившимися внутрь стенами и с висящими на них клочьями краски, они выглядят в темноте огромными, но мирными созданиями, расположившимися на отдых. Их пустые окна манят меня.

– Это звучало как… – начинаю я, но не могу закончить предложение.

Роберт качает головой.

– Ее там нет, Алис, – говорит он мне, своим тоном давая понять, что даже его бесконечное терпение уже на исходе. – И даже если это она… просто пошли! Нам надо вернуться к остальным.

Я не протестую – лишь киваю и следую за ним. Когда Роберт переходит на легкий бег, делаю то же самое.

Про себя же повторяю слова, которые так и не смогла произнести.

Судя по голосу, это была не Туне, а кто-то другой.

Это звучало так, будто кто-то… пел.

Я вижу сквозь веки, как свет начинает меняться.

Мне кажется, я совсем не спала ночью. Дремала, конечно, – но, по-моему, мне так и не удалось отключиться полностью хоть на минуту. Несколько раз начинался дождь, и я просыпалась всякий раз, как только его капли начинали барабанить по крыше. Вдобавок пол твердый и холодный, а немногие одеяла, которые нам удалось найти, тонкие, как бумага, и настолько грубые, что царапают кожу. В результате я чувствую себя скверно. Слышала, как другие вставали и меняли друг друга – мы договорились дежурить по очереди, кинув жребий, и мне досталась последняя смена.

Серебристо-серый свет зарождающегося дня превращает мои веки в сети из тонких нитей-сосудов. Темнота уже явно сдала свои позиции. Дождь закончился, и клочок неба, видный с того места, где я лежу, выглядит бесцветным, как ему и полагается выглядеть на границе между ночью и днем.

Сажусь на полу, морщась от боли в онемевшем теле и от неприятного запаха изо рта. Понятное дело после ужина из воды, меда и рыбных консервов…

Бросаю взгляд в сторону дверей. Эмми сидит на полу, спиной к церковной скамье и входу. Она подтянула одну ногу к груди, ее волосы распущены и cпадают рыжей паклей на плечи.

– Эмми, – тихо говорю я, приблизившись к ней. – Я могу сменить тебя.

Она смотрит на меня сквозь свои волосы. Ее взгляд ясен и сфокусирован. Усталость выдают лишь темные круги под глазами и бледность губ.

– О’кей, – говорит она. Поднимается и направляется к спящему Роберту, устраивается на одеяле позади него и сворачивается в клубок.

Скамья не мягче, чем церковный пол, но она в любом случае несколько удобнее. Я наклоняюсь и подтягиваю к себе бутылку, на дне которой еще осталась пара сантиметров воды. После недолгих колебаний все-таки допиваю ее, размышляя, что, пожалуй, смогу снова сходить за водой, когда проснутся остальные. С ее помощью мне удается хоть немного справиться с дурным запахом изо рта. Потом откидываюсь назад и жду, пока полностью рассветет.

Если уж мне все равно суждено сидеть и бодрствовать, лучше заняться документами из бабушкиного дома, чем оставаться наедине с собственными мыслями.

Рассматривая верхнюю кучу, я понимаю, что мои догадки оказались правильными. Это несколько счетов, на которых кто-то – возможно, Эльза – убористым почерком написал «Оплачено», и я обнаруживаю, что вглядываюсь в них дольше, чем они того заслуживают. Но речь ведь идет о моей прабабушке…